Одни из наиболее насыщенных и сложных образов любви можно найти в суфийской мистике, в традиции которой она неотделима от божественного гнозиса. Чтобы распознать ее, ученику требовалось пройти долгий путь посвящения, состоящий из множества этапов-стоянок (макам). Понимание любви в суфизме крайне специфично и очень далеко от расхожего употребления этого слова, однако с ним удивительно хорошо резонирует концептуализация любви, предложенная Жаком Лаканом. Стоит отметить, что Лакан действительно был знаком с мистической традицией, однако преимущественно в ее католическом изводе.
В ходе семинарских занятий 1955 года Лаканом было введено различение маленького другого и большого Другого: если маленький другой это, в первую очередь, проекция Я (moi), место в воображаемом порядке реальности, комплекс определенных ожиданий, то большой Другой — нечто радикально инаковое, то, что всегда остается недоступным, находясь по ту сторону воображаемого порядка. Любовь, в понимании Лакана, соотносившего ее с святостью, обращена к недоступному большому Другому. Она предполагает тотальную открытость и принятие другого субъекта в полноте его произвола — иначе говоря, она требует отказаться от насилия, связанного с попытками заставить Другого соответствовать нашим ожиданиям.
Произвол опознается как важнейшее свойство субъекта. Принимать чужую субъектность значит, в первую очередь, принимать чужое право на произвол. Бог, абсолютный Другой, требует именно такой любви. Так, Карл Юнг, комментируя ветхозаветную книгу Иова, отмечает жестокость и спонтанность Бога, испытывающего любовь праведника: Бог прекращает мучения Иова лишь тогда, когда становится очевидно, что любовь Иова к нему лишена какого-либо ожидания, объяснения и существует как чистое «вопреки».
Требование ухода как от позитивных, так и от негативных ожиданий раскрывается в суфизме в форме отказа от представлений о рае и аде: «Я хочу метнуть пламя в Рай и вылить воду в Ад, чтобы эти две завесы исчезли и стало ясно, кто почитает Господа из любви, а кто — из страха перед Адом и с надеждой на Рай» (Раби); «О Боже, отдай мне этот мир и мир иной: я превращу этот мир в кусок и швырну его в пасть псу, а из иного мира сделаю кусок и воткну его в рот иудея, ведь оба мира — завесы, заслоняющие цель» (Шибли). Выдерживать такую любовь очень сложно, она находится по ту сторону всякой прагматики, сводящейся к воспроизводству и поддержанию Я. Теме тяжести этой любви также уделяется большое внимание в суфийской традиции: «Отречение (зухд) не имеет ценности. Я три дня пребывал в состоянии отречения, а на четвертый день покончил с этим. В первый день я отрекся от этого мира, на второй день я отрекся от мира иного, на третий день я отрекся от всего, кроме Бога; когда же наступил четвертый день, у меня не оставалось ничего, кроме Бога. Я достиг состояния отчаянного томления. Тогда я услышал голос, который обратился ко мне: «О Байазид, ты недостаточно силен, чтобы оставаться со Мною одним». Я ответил: «Но это как paз то, чего я хочу». Тогда голос сказал: «Ты обрел, ты обрел»» (Байазид).
(«Мир исламского мистицизма» Аннемари Шиммель)